О выставке работ Альберта Серафимовича Чаркина "Рыцарь искусства"

7 декабря 2017 года в Научно-исследовательском музея при Российской Академии художеств состоялось торжественное открытие выставки «Рыцарь искусства», посвящённой творчеству Альберта Серафимовича Чаркина.

В этом небольшом рассуждении я хотела бы отойти от описательных формальностей и биографических заметок, благо выставка сопровождалась прекрасными, достаточно полно освещающими этот аспект, текстами, и я не скажу лучше. Вместо этого, пользуясь тем, что текст этот пишется для свободного студенческого издания, позволю себе вольность порассуждать над тем, что задевает моё любопытство или пресловутое внутреннее чувство прекрасного, ощущение настоящего искусства.

Прежде всего, почему «Рыцарь»? Именно так, с большой буквы, утверждающе монолитно открывает это слово наше знакомство с выставкой. Признаюсь, я питаю некоторую слабость к названиям, ведь они, при внимательном выборе автором и не менее внимательном изучении зрителем могут сходу настроить нас на нужную волну, подсказать, с какой точки зрения лучше взглянуть на имеющуюся действительность. Очевидно, я не одинока в своих убеждениях, так как основное издание, приуроченное к выставке, также открывается своеобразным объяснением названия. Этим небольшим отрывком, уместившимся в один абзац, задаётся тон всего последующего повествования – с первого предложения отмечается тяга Альберта Серафимовича Чаркина к победе. Непрерывное восходящее движение, увлекающее за собой и окружающих близких по духу людей, характерно для настоящего мастера своего дела. Человек, работающий с такой самоотдачей и упорством, выходит за рамки бытового понятия «профессия» и вступает в таинственное пространство призвания – множество раз описанное, но так и не объяснённое. Безусловно, всё это верно для творчества Чаркина. И всё же, титул, озаглавливающий ретроспективу этого творчества так и остаётся, на мой взгляд, не до конца объяснённым.

«Рыцарь искусства» - кто даёт это гордое звание и, что, пожалуй, важнее, кому? Чтоб получить его, по моему скромному мнению, недостаточно стремления к победе, внутреннего горения и тяги к искусству. И всё же оно не смотрится пустой метафорой рядом с именем прославленного скульптора. Быть может, дело не столько в самой победе, сколько в том, во имя чего она совершается. И рыцаря делает рыцарем победа во имя не красоты даже, а того мистического прекрасного - идеала, в современности уже практически сросшегося с романтизированным понятием рыцарства. Не спорю, это удивительное явление может встречаться в самых разных областях, но, по моему глубокому убеждению, в наш скоростной век только искусство в состоянии в полной мере ухватить эту вечно ускользающую субстанцию.

Что ж, возможно, этот небольшой очерк может показаться уходящим в какую-то излишнюю метафизику, вместо конкретного разбора объёмов и пластик, но я берусь утверждать, что Рыцарь искусства, пожалуй, высшая похвала творцу, и обойти вниманием этот момент мне не представляется возможным. Так или иначе, вряд ли кто-либо решится оспорить, что Альберт Серафимович Чаркин носит этот титул по праву.

 

Ксения Подлипенцева, 3 курс ФТИИ

Ленинградская Мадонна

Вот и наступил наконец этот сказочный, волшебный месяц зимней сказки. Каждый дом согрет теплом и уютом, полон запахами мандаринов, корицы. Улицы нашего Петербурга убраны в белый фарфор снега. В любом доме без исключения стоит горделивая красавица-ель, нарядно одетая и дарящая нам радость и веру в чудо. Но январь не весь соткан из кружевной ткани сказки. Есть черная тень, которая тянется из недавнего прошлого нашей сложной истории и не дает забыть о себе. Страшные и беспощадные годы Блокады Ленинграда. Мы всегда вспоминаем о 27 января, как о самой памятной и важной дате в истории родного Петербурга. В этот день 1944 года было прорвано блокадное кольцо. Ленинград, бессонный, уставший, израненный, но несокрушимый, могучий, наконец был освобожден от немецко-фашисткой оккупации. Мы конечно помним имена великих защитников города, но нельзя забывать и о другой стороне в жизни блокадного Ленинграда, о том, что было его пульсом, питало силами. Мы часто недооцениваем силу Слова. А как прав был Вадим Шефнер в одном из своих стихотворений: «Словом можно убить, словом можно спасти, Словом можно полки за собой повести». Слово обладает огромным влиянием: может подарить Надежду, наградить Любовью, вселить животворящие силы, причинить боль или же умертвить душу. Такой силой в полной мере обладают стихотворения Ольги Федоровны Берггольц. Очень сложно подобрать нужные слова, которые бы в полной мере отразили, насколько неоценимы ее заслуги для нашего народа. Она не старалась скрыть правду о невыносимости жизни в осажденном городе, не писала лицемерные и лживые стихи. Говорила о том, что переживает, чувствует не лично сама, а целый народ: «О, чём утешить хмурых, незнакомых,

Но кровно близких и родных людей?». Она находила в себе силы говорить такие слова, которые возрождали изнуренные души людей. Во время Блокады ею созданы удивительные стихотворения, пронзительные, мощные. Она не позволяла угаснуть жизненным силам в людях, своими стихами будто бы создавала защитный, прозрачный, невидимый купол над городом, который оберегал, как Ангел-Хранитель, жителей Ленинграда. Среди бесконечного взрыва снарядов, гула моторов немецких самолетов и звука метронома, по радио раздавался ее голос:

« ...Руками сжав обугленное сердце,

Такое обещание даю

Я, горожанка, мать красноармейца,

погибшего под Стрельною в бою:

Мы будем драться с беззаветной силой,

Мы одолеем бешеных зверей,

Мы победим, клянусь тебе, Россия,

От имени российских матерей».

И каждый житель, измученный голодом, изнуренный морально и физически, смирившийся с мыслью о том, что можно погибнуть в любую минуту, услышав такие Слова становился сильнее, испытания лишь закаляли дух, но не убивали душу.  Люди чувствовали, что если проявят слабость, трусость, малодушие, то не только погибнут сами, потеряет близких, но и лишатся самого драгоценного — родной земли. Человека, укрепленного в вере о грядущей Победе, невозможно сокрушить. Он по истине становился непобедимым. Каждый ленинградец готов был идти на подвиг, услышав этот призыв. Устами Берггольц, словно сам Бог помогал народу, осенял их надеждой и питал силами. Ольга Федоровна не разжигала в людях ненависть и злобу, не укрепляла в них трусость и малодушие, наоборот, своими стихами она возвышала души над всем злом и несправедливостью, которые сплошь и рядом их окружали. Голос Берггольц стал олицетворением жизни осажденного города. И не случайно ее именовали не иначе как «Ленинградской Мадонной».

«... И каждый, защищавший Ленинград,

Вложивший руку в пламенные раны,

Не просто горожанин, а солдат,

По мужеству подобный ветерану...».

Именно в блокаду поэтический голос Берггольц зазвучал в полную силу. По словам Даниила Гранина, «она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых». Она не была сосредоточена только на своих страданиях, а чувствовала боль каждого. Но тем не менее она подвергалась острой, яростной, ядовитой критике. Многие считали ее одержимой темой страдания и бедствий. В ответ на эти обвинения Ольга Федоровна ответила следующее: <...>И даже тем, кто всё хотел бы сгладить

в зеркальной робкой памяти людей,

не дам забыть, как падал ленинградец

на жёлтый снег пустынных площадей.

Это четверостишие характеризует Берггольц прежде всего как хранителя народной судьбы, который увековечил в своих стихах их подвиги и страдания,  горести и радости. В ее стихах всегда звучит мотив утверждения жизни, ее ценности и важности каждого отдельно взятого человека.  О своем избрании в качестве «Музы блокадного города» Берггольц писала неоднократно: «Не ты ли сам зимой библейски грозной

меня к траншеям братским подозвал

И, весь окостеневший и бесслезный

Своих детей оплакать приказал...

Там я приказ твой гордый выполняла...

Неся избранье трудное свое,

Из недр души

Я стих свой выдирала,

Не пощадив живую ткань ее...».

Но самое поразительное это ее всепобеждающая, неугасимая и преданная любовь к Отечеству, которое причинило ей так много боли и страданий. Родина, ради которой она живет, забрала у нее детей, мужа, отца, обвинила в неверности и заключила под арест не единожды( ...Гнала меня  и клеветала,

Детей и славу отняла

А я не разлюбила. Знала, ты — дикая

Ты не со зла.

Служу и верю неизменно...). Берггольц все простила. Она не обозлилась, не разочаровалась, не напитала свое сердце ненавистью и ядом презрения. Наоборот, еще сильнее укрепила свою безмерную любовь. Она была верна своему призванию: «Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье,

 Родина! Возьми их у меня!».

Каждая строчка дышит жизнью и любовью. Ольга Федоровна через стихи буквально заражала этой несокрушимой любовью других, при этом делая их сильными. Она готова разделить любую судьбу, которая предначертана России. И если нужно, пожертвует собой, отдаст все, что дорого ее душе и сердцу. Но при этом не обеднеет, Любовь дарует ей духовное богатство, самое высшее, какое только есть на всей земле: «Я люблю тебя любовью новой, горькой, всепрощающей, живой,

Родина моя в венце терновом с темной радугой над головой.

Он настал наш час, и что он значит, только нам с тобою знать дано.

я люблю тебя, я не могу иначе. Я и ты  - по прежнему одно».  Она принимает Россию любой, богатой и бедной, озаренной радостью или одетую в черную вуаль скорби и страдания. Она просто любит подлинно верной, несокрушимой любовью, которая: «...не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не мыслит зла..все покрывает, всему верит, всего надеется и все переносит» .

Ее слова меняют каждого. Для нас она является величайшим примером любви, покорности, самоотречения, верности. А читая ее стихи, словно слышится такой родной и до боли знакомый голос, который преодолевает временной барьер и смывает патину времени. Любое стихотворение когда-то прочитанное навсегда остается в памяти. И в народной Памяти она не должна жить только как автор знаменитых Бессмертных слов «Никто не забыт и ничто не забыто». Забыть таких как она, значит потерять самих себя, свою национальность, народное достояние и будущее. Она связывает нас с прошлым незримым, но ясно ощущаемым мостом, не давая потерять эту хрупкую связующую нить. Забыть, значит погибнуть.

Берггольц прекрасно осознавала, чем ее стихи станут для ленинградцев:

«И ясно мне судьбы моей веленье:

своим стихом на много лет вперед

я к твоему пригвождена виденью

я вмерзла в твой неповторимый лед..».

Она также знала, что ее стихи — бесценное собрание исторических реалий того времени, мысли и чувства целого народа: «Я тем же каменным, сырым путём угрюмым тащусь, как вы, и, зубы сжав, — терплю».

       Я надеюсь, что мы будем всегда помнить о ней, бережно передавать ее литературное наследие другим поколениям, которых должны научить чтить и никогда не забывать в скрижалях истории этого великого имени — Ольги Федоровны Берггольц.

 

Анастасия Пиндюр, 2 курс ФТИИ

 

О поэте. Семен Гудзенко

В русской литературе важную роль играет поэзия и проза военных лет. В списке поэтов, чье творчество сложилось в годы Великой Отечественной войны, хочется особо выделить поэзию Семена Гудзенко.

Семен Петрович Гудзенко родился в 1922 году. В1941 добровольцем ушел на фронт, получил тяжелое ранение, после был военным корреспондентом. Первую книгу стихов выпустил в 1944 году.

Самой значительной чертой творчества поэта, на мой взгляд, является максимальная правдивость в изображении военной реальности. В этом - его сходство с Львом Толстым, Александром Твардовским, Борисом Васильевым, Константином Симоновым.

 

                  Правдивость Семена Гудзенко проявляется, прежде всего, во фронтовых произведениях, рисующих картины и образы войны. Самое страшное и, наверное, самое сильное его стихотворение - "Перед атакой". Поразительно уже само по себе начало:

Когда на смерть идут - поют,

А перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою –

Час ожидания атаки.

                   В этом стихотворении затрагивается та же тема, что и у Бориса Васильева в повести "В списках не значился", у Владимира Высоцкого в "Песне о погибшем летчике" - тема платы за жизнь на войне:

Разрыв -

и умирает друг.

И значит - смерть проходит мимо.

                  Помимо того Семен Гудзенко выражает свое отношение к войне:

Будь проклят сорок первый год...

                  Картина боя, разворачивающаяся перед нами - правдивая, никоим образом не приукрашенная реальность войны - весь ужас атаки, вся ненависть поэта к войне. Эта часть больше всего напоминает мне повесть Васильева.

                  И опять, как рефрен:

Мне кажется, что я - магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв -

и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

                  Повторю слова Васильева - "Это закон войны. Простой и необходимый, как сама смерть: если ты уцелел, значит, кто-то погиб за тебя". В "Песне о погибшем летчике" Высоцкий высказался так:

             Я кругом и навечно виноват перед теми,

            С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.

            И, хотя мы живыми до конца долетели,

           Жжет нас память и мучает совесть, у кого, у кого они есть.

Владимир Семенович не воевал – он только в 1938 году родился. Но войну видел – он говорит об этом в “Балладе о детстве”. Возможно, поэтому он самостоятельно пришел к правде, о которой писали Гудзенко, Толстой, Васильев.

                 Окончание стихотворения является самой выразительной и самой пугающей его частью:

Бой был короткий.

А потом

Глушили водку ледяную.

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую.

               Честность проявляется и в изображении фронтовой любви, как в "Балладе о верности", где поэт отказывается от идеализированных шаблонов.

Написано много о ревности,

О верности, о неверности,

О том, как встречаются двое,

А третий тоскует в походе.

              -  пишет Семен Гудзенко. Далее он приводит случай  из жизни, рассказанный в простой и несколько прозаической манере:

Но вот на пороге встала

хозяйка нашего дома...

Конечно, товарищ мой срочно

Был вызван в штаб к военкому,

Конечно, как будто нарочно

Одни мы остались дома...

<...>

В ту ночь мы не ведали горя.

Шаблон - мы одни были в мире...

                   Это выглядит как противопоставление стихотворению "Жди меня, и я вернусь" Константина Симонова. Но тут поэт рисует совершенно неожиданную картину:

Но вдруг услыхал я: "Григорий..."

И тихо ответил: "Мария..."

Мария!

                 - обращается Гудзенко к своей возлюбленной. Это крик сквозь расстояние, разделяющее их, попытка увидеть то, что происходит вдали от поэта. Вот что он видит:

Любовь, как Сибирь – нерушима.

Но входит, скрипя костылями,

Солдат никому не знакомый,

Как я здесь, тоской опаленный.

Его оставляешь ты дома,

И вдруг называешь Семеном.

                      И поэт делает для себя вывод: это его имя, она дышит его письмами, она живет ими. И потому он говорит:

Я знаю. Я верю. Ты рядом.

 

                      Разрушение шаблонов, устоявшихся мифов о войне - одна из важнейших черт поэзии Гудзенко, приближающая его к Толстому в период "Севастопольских рассказов", где великий писатель рисует картины военной жизни – чудовищную атмосферу военного госпиталя и показывает реальные, не всегда героические мысли и чувства персонажей. Яркий пример - Стихотворение "Товарищи". Вот отрывок из него:

Он лежал на траве, не просил: "Пристрелите. Оставьте".

Он был твердо уверен - друзья донесут.

                      Это, в представлении поэта -

Самый истинный, самый русский гуманизм.

                       Стихотворения Семена Гудзенко автобиографичны, чаще всего написаны от первого лица. Поэт разговаривает с читателем, рассказывает о своей жизни, своих чувствах, впечатлениях о войне:

Вот и мне - не деревни сгоревшие,

Не поход по чужим следам,

А запомнились онемевшие

Рельсы. Кажется, навсегда.

                         Гудзенко не использует большого количества средств образной выразительности речи. В этом его поэзия перекликается с поэзией Слуцкого, с которым он познакомился еще в довоенное время.

                         Когда-то Семен Гудзенко в одном из своих стихотворений сказал:

Мы не от старости умрем - от старых ран умрем...

                          Он действительно умер от старых ран в возрасте 30 лет, в 1953 году, в последние месяцы жизни был прикован к постели. Долматовский назвал его жизнь в этот период подвигом. Интересно, что вдова Гудзенко впоследствии вышла замуж за Константина Симонова.

                            В самом, пожалуй, известном своем стихотворении "Мое поколение", которое в свое время читал Высоцкий, Гудзенко пишет о послевоенном времени:

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,

Матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.

Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -

Все долюбим, ровесник и работу найдем для себя.

                            К сожалению, оптимистичные прогнозы не сбылись - много было безработных, особенно в далеких от столицы районах. Да и не могли люди вернуться из Войны, она владела их душами, памятью. Об этом хорошо сказала Юлия Друнина:

             Все грущу о шинели,

             Вижу дымные сны.

            Нет, меня не сумели

            Возвратить из Войны.

                            Так и для Семена Гудзенко основная тема поэзии - война. О ней лучшие из его произведений. О своих стихотворениях сам поэт писал:

У каждого поэта есть провинция.

Она ему ошибки и грехи,

Все мелкие обиды и провинности

Прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,

На карту не внесенная, одна,

Суровая моя и откровенная

далекая провинция -  Война…

 

Анастасия Борисова, 2 курс ФТИИ

Выставка «Русские сны»

Погружение в век минувший

В конце января завершился показ выставки художника Георгия Шишкина в выставочном зале культурно-образовательного центра «Палаты» города Владимира. До этого экспозиция успела "погостить" в нескольких музейных пространствах Санкт-Петербурга, в частности в Русском музее и выставочном зале Союза художников, а отдельные картины предстали на суд публики на вернисажах в высших государственных учреждениях Петербурга и Москвы. Нельзя не отдать дань такому масштабному культурному событию и не подвести своеобразные итоги.

Творчество Георгия Шишкина, без сомнения, уникальное явление в сфере искусства.  Художник не следует за каким-либо направлением и не примыкает к определённой творческой группе. Георгий Шишкин имеет в искусстве свой собственный «голос», ни на что не похожий и не нуждающийся в аналогиях. С самого начала творческого пути и по сей день он выражает свои индивидуальные представления о целях и задачах искусства.

Даже войдя в зарубежное многоголосое и многоязычное художественное пространство, Георгий Шишкин остался уникальным русским художником, чьё творчество находится вне искусственно выстроенных рамок подражательства и цитирования. Именно благодаря этому произведения художника, раз увиденные, узнаются впоследствии с первого взгляда.

Многое уже было сказано как российскими, так и зарубежными специалистами также и о технике пастельной живописи, изобретённой самим художником, и о насыщенном знаменательными событиями и встречами пути творца. Мне же хотелось бы остановиться прежде всего на «психологической» или, если угодно, «идейной» стороне картин, которыми петербуржцы имеют возможность любоваться на выставке «Русские сны».

Картины уникальны тем, что сквозь них, как сквозь толщу времени, мы погружаемся сразу в несколько эпох, находясь, таким образом, как бы в состоянии «суперпозиции». Образы на картинах пробуждают в зрителе светлую тоску по старине, ностальгию по непрожитой жизни, в той или иной степени свойственную, пожалуй, всем нашем соотечественникам. Недаром одна из самых масштабных и значимых картин на выставке - триптих «Благословенная Россия», картина-размышление художника о судьбе родной страны. 

Но стоит обратить внимание, что художник приподнимает завесу над этим прекрасным полу-мифическим прошлым не из нашей скоростной современности. Взгляд, брошенный из двадцать первого века слишком торопливый для глубокого погружения в историю. Нет, зритель всматривается в полотна как будто сквозь ещё один минувший век, век серебряный. Именно там мы можем найти наиболее близкие по мироощущению и душевным переживаниям произведения. И это отнюдь не случайность – сам художник не раз в своих полотнах обращается к творцам этого периода, по праву носящего название «русский культурный Ренессанс». Одни из важнейших мест на выставке занимают картины, посвящённые Русскому балету Дягилева. Зрителю остаётся лишь поражаться воплощению энергии танца на холсте – картины буквально подхватывают его и уносят в вихре музыки и движения.

Кроме того, данный сюжет является в контексте выставки мостом между двумя культурами – русской и европейской. Русский балет Дягилева объединил творческую энергию не только лучших танцовщиков и хореографов, но и передовых художников, дизайнеров и композиторов как России, так и Европы. И, что не менее важно, Сезоны Дягилева сыграли огромную роль в популяризации русской культуры в Европе, наглядно показав всю её красоту и самобытность. Георгия Шишкина можно назвать продолжателем этого дела: его «Русские сны» известны и любимы в Европе. Картины, вдохновлённые образами русской старины и творчеством наших соотечественников, вобрали в себя и традиции европейского искусства серебряного века, таким образом находя отклик в душе любого зрителя в выставочном зале любой страны.

Именно эта многогранность делает творчество Георгия Шишкина и, в частности, выставку «Русские сны» действительно неповторимым явлением. Светлые образы, объединяющие вокруг себя разных людей, говорящих на разных языках – это именно то, что нужно современному искусству.

 

Ксения Подлипенцева, 3 курс ФТИИ

Датский ужин

2-22 декабря 2017 года в Санкт-Петербургской академии художеств при поддержке Датского института культуры в Санкт-Петербурге проходила выставка дизайна “DANISH DINNER” / «ДАТСКИЙ УЖИН».

 В первом зале выставки была представлена гостиная или столовая: большой стол, несколько видов удобных кресел и стульев, необычная сервировка. Возможно, это связано с тем, что Холодными долгими зимними вечерами приятно собраться с друзьями и семьей за большим столом.

 Некоторые экспонаты из 1950-х годов - стулья и кресла, созданные модернистом Хансом Вегнером, который однажды сказал: